Ксенофобия: логика угрозы и законы страха
Ксенофобия как социально опасный феномен
Возраст ксенофобии — это возраст человечества. Объекты ксенофобии меняются от эпохи к эпохе, от страны к стране, но ее психологический механизм — альтернатива «мы—они» — остается универсальным и, похоже, продолжает работать по доисторическим примитивным схемам. В то же время этологическая и социобиологическая основа этой альтернативы сегодня уже в значительной степени утрачена. Современное человеческое общество трудно и драматично приходит к такому очевидному, но тем не менее лишь постепенно становящемуся осознанным представлению о том, что все человеческие расы, народы и племена состоят из существ одного вида. Именно это вселяет в нас оптимизм, когда мы говорим о возможности преодоления ксенофобии.
Речь об этом заходит потому, что ксенофобия нередко превращается в социально опасный психологический феномен: когда различия между людьми сами по себе начинают восприниматься как проблема, когда этих различий боятся — тогда «чужие» из «других» превращаются в «чуждых», вызывают страх и воспринимаются как угроза нашей позитивной идентичности и привычному образу жизни. Страх порождает неприязнь, которая может перейти в ненависть и враждебность. И тогда психологический механизм «Мы—Они» активизируется в полной мере и определяет формирование негативных стереотипов и предрассудков, отталкивающих образов врага, разных форм дискриминации, становится причиной «охоты на ведьм» и поисков «козлов отпущения».
Именно осознание ксенофобии как социально опасного феномена определило ее место в ряду наиболее актуальных проблем современного мира. Международные общественные организации пытаются привлечь внимание ученых и мировой общественности к проблеме роста ксенофобских установок. Одним из последних документов международного уровня, прямо затрагивающих эту тему, является Декларация о ликвидации всех форм расовой дискриминации, принятая в 2001 г. в Дурбане (Южная Африка) на Всемирной конференции по борьбе против расизма, расовой дискриминации, ксенофобии и связанной с ними нетерпимости. В этом документе ксенофобия рассматривается в ее различных проявлениях как один из основных источников современного расизма и одна из форм дискриминации. В Декларации констатируется, что, несмотря на усилия международного сообщества, главные цели трех десятилетий борьбы против расизма и расовой дискриминации не были достигнуты, и бесчисленное множество людей поныне остаются жертвами различных форм расизма, расовой дискриминации, ксенофобии и связанной с ними интолерантности.
Ксенофобия действует и на уровне личности и групп, и на уровне обществ и целых государств. Это важный психологический мотив конфликтов и войн, а также удобное орудие манипуляции, которым успешно пользуются националистические движения. Ее психологическая функция — защита от «других», которая может выражаться в стремлении к полной или частичной изоляции, в предрассудках, дискриминации, насилии.
Ксенофобия как ржавчина разъедает межличностные отношения и негативно влияет на личность. Мало того, что чувство страха, лежащее в основе ксенофобии, уже само по себе разрушительно для личности, неприязнь, которую оно порождает по отношению к чужакам, имеет тенденцию к генерализации — распространению на представителей других групп. Социальными психологами открыта одна из закономерностей межгруппового восприятия: существование негативных стереотипов по отношению к какой-либо группе значительно повышает вероятность наличия негативных стереотипов и по отношению к другим группам.
Выполняя функцию изоляции, ксенофобия мешает развитию конструктивного межкультурного диалога и тормозит прогресс человечества. Ее проявления чреваты насилием, конфликтами, конфронтациями, терроризмом. Здесь нас должны чрезвычайно беспокоить не только беспощадные террористические акты (Нью-Йорк, Кашмир, Иерусалим, Москва), но и войны, которых, к сожалению, в современном мире не стало меньше. Начиная с 1980—го года, и уже в новом тысячелетии были или еще идут войны почти в 30 странах мира. Особенно тревожит, что свыше 90% погибающих на этих войнах — гражданское мирное население.
После Второй мировой войны психологи, как и все остальное человечество, были ошеломлены ее последствиями. Осознание ответственности за результаты разрушительной деятельности людей и стремление исследовать ее побудительные причины, а также стремление осмыслить ужасный опыт человечества стали решающей мотивацией исследований авторитарности Теодором Адорно и его коллегами (Adorno et al., 1950), предубеждений — Гордоном Олпортом (Allport, 1954), конформизма — Соломоном Ашем (Asch, 1955), человеческой деструктивности — Эрихом Фроммом (Fromm, 1973). Результаты этих эпохальных психологических работ заставили задуматься не одно поколение жителей Земли.
В начале третьего тысячелетия, когда появляется все больше поводов для беспокойства за будущее человечества, профессиональный и человеческий долг представителей гуманитарных профессий — пытаться решать реальные проблемы взаимоотношений между людьми и всеми средствами своих наук стремиться к достижению мира на Земле. Проблема природы человека, желание разгадать которую всегда было свойственно гуманитарным наукам, в XX столетии слилась с проблемой межчеловеческих отношений. В результате в контексте жесткой реальности XXI века исследование и профилактика социально опасных форм ксенофобии вышли на первый план и должны открывать перечень самых актуальных научных и практических задач современной психологии.
Какова же в обществе доля людей, о которых можно сказать, что они предрасположены к ксенофобии? Для того чтобы попытаться ответить на этот вопрос, обратимся к сфере межэтнических отношений. Именно здесь ксенофобия обретает наиболее законченное и нередко драматическое выражение, в связи с чем и является одной из центральных тем эмпирических исследований.
Представим некоторые результаты проведенных нами в середине 1990—х гг. в различных регионах Российской Федерации исследований этнической идентичности, включающих изучение ксенофобических установок в межэтнических отношениях у представителей различных национальностей (Солдатова, 1998). На первый взгляд, они достаточно оптимистичны: число людей, позитивно настроенных на межэтническое взаимодействие в разных этнических группах, практически не опускалось ниже 70%, а в группе русских превышало 80%. Но отметим, что значительная часть этих людей была настроена амбивалентно, то есть одновременно с позитивными установками они продемонстрировали также и негативные. Кроме того, нельзя забывать о социальной желательности выбора «позитивной» позиции. И все же с большинством картина более-менее ясна — оно предпочло выбор «психологической нормы многообразия». Но что же продемонстрировала оставшаяся часть наших респондентов — 20—30% от всей выборки?
По нашим данным число интолерантных этнофобов с отчетливой негативной установкой на межэтническое взаимодействие (не стремящихся к развитию позитивных отношений с «чужими», отличающихся этнической нетерпимостью и убежденностью в превосходстве своего народа над другими, являющихся ревностными хранителями своей культуры, готовыми любыми способами отстаивать права своего народа) в разных этнических группах колебалось в пределах 5—10%. История свидетельствует, что десятой или даже двадцатой части общества достаточно, чтобы «раскачать лодку». Ведь эта часть населения демонстрирует активные поведенческие установки и оказывает значительное влияние на группу так называемых «пассивных националов-этнофобов» — лиц, демонстрирующих высокую подверженность ксенофобской идеологии. В наших исследованиях их число в разных этнических группах колебалось от 12 до 28%. В условиях конфликтной социальной ситуации большинство представителей этой группы скорее всего поддержит «активных этнофобов». Кроме того, существует закономерность: число таких лиц растет в зависимости от уровня социальной напряженности в обществе (Солдатова, 1998). Если объединить «активных» и «пассивных» этнофобов, то в целом можно говорить, как минимум, о пятой части общества, которая, несмотря на диктат социальной желательности, не постеснялась открыто выразить свои негативные установки на межэтническое взаимодействие. Негативного влияния таких групп людей на отношения в обществе уже нельзя недооценивать.
Вполне вероятно, что эти цифры в условиях кризисной ситуации и высокого уровня социальной напряженности в обществе в разных культурах будут колебаться в тех же пределах. Когда Эрих Фромм в 1931 году проводил свое исследование авторитарной личности среди представителей рабочего класса Германии, число респондентов с авторитарным характером, одной из главных особенностей которого являлась предубежденность и ксенофобия, также не превышало 7—10%, а около 70% опрошенных продемонстрировали высокую амбивалентность. Эти данные легли в основу сделанного Фроммом задолго до прихода Гитлера к власти вывода о том, что рабочий класс Германии в большинстве своем не будет противодействовать правым силам и установлению в стране диктаторского режима (Фромм, 1999).
В современной научной литературе непростительно мало внимания уделяется собственно проблемам ксенофобии. В России авторы подавляющего большинства публицистических статей на эту тему — журналисты. И все же, несмотря на то, что эта проблема не обозначена как проблема ксенофобии, именно ее исследованию посвящены многочисленные работы по изучению предубеждений, предрассудков, негативных установок и стереотипов по отношению к различным этническим, религиозным и социальным группам, работы по проблемам войны и мира, формированию образа врага.
Итак, речь идет о тревожащих человечество проявлениях ксенофобии — предрассудках, ненависти, враждебности. Однако, чтобы разобраться в этом феномене, необходимо понимать, что он сложен и противоречив и является результатом многих факторов: биологического, психологического, культурного, социально-политического, экономического. Поэтому, рассматривая возможности профилактической работы по преодолению ксенофобии, важно учитывать, помимо психологического, самые различные аспекты и факторы.
В то же время, исследуя данный феномен с точки зрения психологии, мы видим, что его полное понимание невозможно с позиции только психологии личности, социальной психологии или психоанализа. Поэтому для разработки эффективных психологических технологий по профилактике ксенофобии необходим не только междисциплинарный подход, но и сочетание различных уровней и подходов психологической науки.
Приведем несколько примеров, иллюстрирующих сложность и противоречивость психологической сути феномена ксенофобии.
Например, мы исходим из того, что ксенофобия — это социально опасный феномен. Но ведь ксенофобия — также одна из форм психологической защиты индивида и группы в непредсказуемом и опасном мире, которая вписана в формулу выживания человечества и неоднократно на протяжении его истории подтверждала свою эволюционную значимость. Поэтому мы не должны забывать о том минимуме закрытости по отношению «к другим», который жизненно необходим каждому для сохранения своего «Я» и не позволяет человеку раствориться в окружающем мире.
Важно также помнить, что идеология «своего» и «чужого» — это образ нашей жизни. Она всепроникающа и привычна. Очевидно, что чужое — обязательное и необходимое условие своего. Виктор Каган справедливо считает, что отмирание альтернативы «мы—они», «свое—чужое» поставит человечество в крайне затруднительное положение — «свое» без «чужого» умирает. Исчезновение альтернативы невозможно, но возможно ее перенос на других «Они», например, если у человечества появится общий враг (инопланетяне, вышедшие из-под контроля машины и т.д.) (Каган, 2004). Кроме того, важно осознавать, что диалектика своего и чужого может быть конфликтна, а может обладать той необходимой степенью напряженности, без которой невозможно развитие. Поэтому разработка технологий должна опираться на непростую диалектику процессов идентификации и дифференциации с миром и с другими, имеющими свои закономерности и особенности как на личностном, так и на групповом уровнях.
Анализ инцидентов, связанных с ксенофобией, и исследования этого феномена показали, что он, как правило, избирателен и конкретен. Поэтому ксенофобия — это страх и неприязнь по отношению к определенным группам людей. Объекты ксенофобии зависят от исторического времени и культурного пространства. В каждой стране можно отыскать любимый объект ксенофобии. Причем представители отвергаемой группы не обязательно резко отличаются своими культурными особенностями или принадлежат другой расе. Например, в Южно-Африканской Республике, где свыше 70% населения африканцы, ксенофобия главным образом «черного цвета». Анализ ситуаций, связанных с ксенофобией и описанных в средствах массовой информации этой страны, показал, что она направлена против черных мигрантов и беженцев из других африканских стран.
Социальная ситуация меняет объекты ксенофобии, но пока еще не было случая, чтобы она отменила их вовсе. В запасе у человечества всегда есть всеобщие «дежурные» ксенофобические объекты, например, люди другой расы, евреи, мигранты. Поэтому очень важно учитывать взаимосвязь универсальных психологических механизмов ксенофобии и конкретность ее объектов, то есть работу и трансформацию этих механизмов в социально-историческом контексте и в актуальной жизненной ситуации.
Противоречивость и сложность феномена ксенофобии определяется также непростой сутью чувства страха, лежащего в его основе. Известно, что страх — одна из базовых человеческих эмоций, определившая выживание человека в мире, полном опасностей, мобилизующая его на защиту от внешней угрозы. Страх нельзя всегда оценивать негативно. Это не изъян, а проявление ценной душевной способности, которая перерастает в болезнь, лишь сбившись с пути (Келер, 2003). Страх, как правило, основан на реальной опасности или угрозе, и этим он отличается от фобий.
Термин «фобия» происходит от имени греческого бога страха Фобоса, которого древние греки изображали на своих щитах для устрашения врагов. Фобия — это скрытый, неосознанный страх, питающийся иррациональными импульсами. Ксенофобия относится к числу социальных фобий, для которых характерен иррациональный страх при взаимодействии с другими людьми, иррациональный потому, что он всегда несоразмерно больше, чем существующая реальная опасность.
Для ксенофоба фактор угрозы имеет первостепенное значение: мир опасен, он населен враждебными странами, народами, группами и людьми. В нашем исследовании мы обнаружили, что чем в большей безопасности ощущают себя люди, тем меньше чуждых и опасных групп они находят в окружающем их мире. А рост ощущения угрозы существенно сжимает безопасное социальное пространство человека, в лучшем случае, до размеров его семьи (Солдатова и др., 2004).
Столкновение с непонятным вызывает замешательство и смятение, мгновенно возникает желание справиться с мучительным состоянием неопределенности. Смутное ощущение угрозы заставляет человека рационализировать окружающий мир. Основное правило: любое объяснение лучше его отсутствия. Выбор чужих — это рационализация иррационального страха, лежащего в основе ксенофобии. Непонятному и тревожащему находятся правдоподобные толкования.
Р. Лазарус в своей концепции стресса придавал большое значение понятию угрозы, рассматривая ее как предвосхищение человеком возможных опасных последствий воздействующей на него ситуации (Лазарус, 1970). Уолтер и Куки Стефаны, рассматривая страх и тревогу как основу возникновения предубеждений, предложили комплексную теорию угрозы, объясняющую многие проблемы межгрупповых отношений. В предлагаемой ими базовой модели рассматриваются три вида страхов: 1) страх утраты физического или материального благополучия группы или ее членов (возникает в результате реальной угрозы со стороны Они-групп: конфликтов, захвата территории, войн, репрессий); 2) страх разрушения ценностей, норм, стандартов, традиций, убеждений, установок (возникает в результате символической угрозы со стороны Они-групп); 3) страх негативных последствий и ожиданий для личности и для группы (возникает в результате угроз в форме межгрупповой тревожности и в форме негативных стереотипов) (Stephan, Stephan, 2000). По мнению Стефанов, сильная идентификация с группой повышает чувствительность ко всем четырем типам угроз. В свою очередь угроза порождает защитные действия, реакции и импульсы, обладающие теми же характеристиками, которые обычно приписываются эмоциональным состояниям.
Определенность ксенофобии, о которой мы говорили выше, выражается в персонификации объектов страха — ими становятся конкретные люди или группы. Это происходит потому, что «страх жаждет воплотиться», как писал Лотман, анализируя «охоту на ведьм» в средние века (Лотман, 1994). Трудно не согласиться с В. Каганом, что психологически это предельно точно, ибо «свободно плавающие» страх и тревога часто непереносимы для человека. Воплощенный страх становится понятным, и легче искать способы борьбы с ним. А защитой от него становится ксенофобическая агрессия на разных уровнях — индивидуальном, групповом, культурном, политическом (Каган, 2004). В результате ксенофобия персонифицируется: объектами страха становятся конкретные люди или группы.
Посредством персонификации страх рационализируется, а агрессия канализируется: всегда находятся «козлы отпущения» и враги. Похоже, что их поиск — это одно из любимых занятий человека во все времена. У древних евреев «козлами отпущения» были настоящие животные. В специальные «дни искупления» священнослужитель приводил на главную площадь старого козла, на которого каждый член общины возлагал свои грехи. После этой психотерапевтической процедуры отягощенный людскими грехами козел изгонялся в пустыню. В древних Афинах ту же функцию выполняли фармаки — рабы, которых в дни бедствий или войн водили по городу в качестве бесплатного и безответного объекта для всех возможных форм оскорблений и издевательств. Затем происходила церемония избавления от фармака. Это жертвоприношение умиротворяло и объединяло афинян.
В средние века, а также в начале нового времени поиск «козлов отпущения» приобрел чудовищный размах в форме печально известной «охоты на ведьм». Она длилась несколько столетий — с середины XVI до XVIII века и проходила наиболее интенсивно в Германских государствах, Швейцарии, Франции и Шотландии. По самым скромным подсчетам «охота на ведьм» унесла от 60 до 100 тысяч жизней. Важным фактором распространения ведовской истерии послужили демонологические ученые трактаты — разъяснения о существовании дьявольских сил, виновных в различных бедах и несчастьях (неурожаях, войнах, эпидемиях и др.), доказательства их реальности и подробные инструкции по поиску и искоренению ведьм. Самыми известными знатоками ведьмовского мира были признаны монахи-доминиканцы Якоб Шпренгер и Генрих Инститорис, написавшие в 1487 году по поручению папы Иннокентия VIII знаменитый трактат «Молот ведьм». Этот трактат, несколько столетий инициировавший и регламентировавший ведовские судебные процессы, сыграл большую роль в том, что подавляющей частью жертв охоты на ведьм стали женщины. Ответ на вопрос, почему женщины более склонны к колдовству, помещенный в начале трактата, проникнут убежденным женоненавистничеством и однозначно задает вектор поиска главных врагов и источников бед человечества (Шпренгер, Инститорис, 2001).
В современном обществе «козлами отпущения» часто становятся мигранты, пытающиеся адаптироваться в чужом городе. На них обыватель сваливает свои беды и неудачи. Ритуалы очистительной и искупительной жертвы и смещения агрессии давно изменились, но психологическая суть осталась прежней — мы ищем виновных, чтобы справиться со страхами, чувством неудовлетворенности и собственной неполноценности. А тот, кто виноват, и есть враг. «Козлами отпущения» в расчете на безнаказанное отпущение грехов выбирают слабых, тех, кто не может за себя постоять и дать отпор.
В период советской власти существование ксенофобии санкционировалось официальной идеологией. Советский Союз и советское общество были провозглашены высшим достижением человеческой мысли и практики, носителями идеалов, к которым должны стремиться все народы и культуры. Социолог А. Малашенко подчеркивает, что в этом коренилась фундаментальная основа общей Ксенофобии с большой буквы, сакрализовавшая отторжение любого культурного, социального, духовного компонента, не соответствующего советскому стандарту. В официальной советской ксенофобии возникли специфические направления: религиозная фобия в виде атеизма; социальная фобия, выразившаяся в сталинской идее об обострении классовой борьбы, и этнофобии, в частности, антисемитизм. На бытовом уровне объектами этнофобии, помимо евреев, стали жители Средней Азии и Кавказа (Простой советский человек, 1998; Малашенко, 1999).
Несовершенство российского общества продолжает стимулировать существование ксенофобий. Кого опасается и в ком видит врага современный россиянин? Проводимый нами мониторинг толерантности, социального доверия и ксенофобии позволяет получить некоторые ответы на этот вопрос. В частности, оказалось, что помимо этнических и религиозных групп, причем, значительно обгоняя их, на первый план выходят «стигматизированные чужие»: больные, обездоленные, уязвимые группы населения. Лидируют в этом списке наркоманы, бомжи, гомосексуалисты, проститутки, больные СПИДом, психически неполноценные.
Исследования показывают, что на выбор объектов ксенофобии оказывают большое влияние пол, возраст, уровень образования людей, а также различные социальные ситуации и уровень напряженности в обществе. Например, под влиянием травматических социальных событий (захват заложников на мюзикле «Норд-Ост» в октябре 2002 г., террористический акт в Беслане в сентябре 2004 г.), среди чуждых групп на первое место вышли этнические и религиозные группы. В относительно спокойной социальной ситуации главным объектом ксенофобии становятся стигматизированные группы. Эти результаты, в частности, говорят о том, что отсутствие или неактуальность реалистичных угроз со стороны Они-групп не отменяет социальные фобии как таковые, но переносит акценты на символические угрозы и, соответственно, актуализирует экзистенциальные и символические страхи. Поэтому к группе «дежурных» ксенофобических объектов мы можем добавить стигматизированные группы. Межкультурные исторические сравнения показывают, что в этом смысле мир изменился мало. Если во Франции XII века среди главных ксенофобических объектов были евреи, прокаженные и гомосексуалисты, то в России начала XXI века — «кавказцы», гомосексуалисты, наркоманы и больные СПИДом.
Может быть, дело все же в самой человеческой природе? Вот одна из авторитетных точек зрения на эту тему: американский антрополог Эрнст Бекер пытается объяснить отталкивающую страсть человечества к жестокости и агрессии в отношении «чужих», «других», «иных» на основе своей теории «преодоления ужаса» (Becker, 1973). Разрабатывая ее, он опирался на психоанализ Зигмунда Фрейда, а также на работы его ученика, известного американского психолога Отто Ранка. Ранк считал, что все функционирование человека выражает одновременно две тенденции: тенденцию к минимизации страха жизни, вызванного неизбежной сепарацией и индивидуализацией, начинающейся с самого рождения и продолжающейся на всех жизненных этапах, и тенденцию к минимизации страха смерти, связанного с внутренним стремлением к единению, слиянию и зависимости. Бекер исходит также из работ Кьеркегора, представителя европейской постклассической философии, основоположника диалектической теологии экзистенциализма, который считал, что высокоразвитое самосознание человека основано на благоговении и ужасе — благоговении перед чудом быть живым и понимать это и ужасом из-за осознания неизбежности смерти.
Кроме того, Бекер использует известную идею о том, что человечество было бы поражено постоянным ужасом, если бы не культура и определенные верования и убеждения, призванные уменьшить страх смерти. Опираясь на все эти теории, Бекер считает, что люди строят системы убеждений, основанные на представлениях о том, что человек — ценный представитель осмысленного и упорядоченного мира. Он создает определенные социальные роли и следует им, а также выработанным нормам и ритуалам, обретает бессмертие в культурных ценностях и символах. Таким образом, люди «покупают» психологическую стабильность в обмен на коллективный отказ от восприятия хрупкости своего существования и фатальной неизбежности грядущего финала (Becker, 1973).
В рамках своей теории Бекер раскрывает психологические механизмы, лежащие в основе взаимодействия с «чужими». Один из них базируется на убеждении в том, что чужие испокон веков представляют угрозу. Существование иных верований и взглядов ставит под вопрос собственную концепцию реальности, которая в данной культуре поддерживается неким социальным соглашением. Угроза, о которой говорит Бекер, есть не что иное, как угроза собственной идентичности человека. Пошатнувшаяся вера в свою идентичность, в казавшуюся незыблемой концепцию реальности может освободить весь ужас осознания неизбежности смерти, обычно сдерживаемый культурой. Следовательно, наличие «чужих» угрожает психологическому спокойствию человека и требует принятия срочных мер для стабилизации концепции. А убежденность в бесконечной истории конфликта, взаимной ненависти и жестокости между «своими» и «чужими» и предопределенности таких отношений и в будущем оставляет очень мало места для сомнений в необходимости защиты от инородцев, иноверцев и всех иных.
На основе своей теории Бекер объясняет также психологический механизм «козла отпущения». Поскольку смерть все же неизбежна, и мучительный страх перед ней всегда остается, то он подавляется или проецируется на внешние группы, которые становятся как бы воплощением всемирного зла и несчастий. Возникает убеждение, что исправление, избавление или уничтожение этих групп способно капитально улучшить жизнь в целом (Becker, 1973).
Концепция Бекера позволяет понять психологическую подоплеку выбора в качестве чуждых групп физически и психически неполноценных, больных, социально уязвимых групп населения. Встречи с физическим уродством, с тяжело болеющим человеком, психически больным, как правило, пугают нас. Чаще всего мы избегаем таких встреч, как будто боимся заразиться. Мы бессознательно заносим этих людей в касту неприкасаемых. Именно такие люди, «ходящие по краю», живущие на грани жизни и смерти, оступившиеся, все потерявшие, обездоленные и незащищенные, ярко и недвусмысленно напоминают нам о том, что «все ходим под богом», что «от сумы и тюрьмы не зарекайся», о бренности человеческой жизни, о реальной возможности собственного физического неблагополучия, об одинаковом для всех неизбежном конце. Мы избегаем этих людей и отворачиваемся от них, отвергаем их, записываем в категорию «чужых», психологически дистанцируемся от них. Таким образом, мы пытаемся справиться с лежащим в основе стигматизации иррациональным страхом потери смысла жизни, с ужасом перед смертью, который тщательно прячем даже от самих себя.
Ксенофобическое мышление: логика угрозы и законы страха
Страх по отношению к стигматизированным «чужим» и враждебным «чужим» — это именно те формы ксенофобии, когда различия между людьми сами по себе воспринимаются как проблема и определяют вектор развития отношений в сторону дискриминации, насилия, конфликта. И именно в этих случаях мы можем говорить о ксенофобе как носителе ксенофобического мышления. В качестве его главных особенностей мы выделим следующие: оно негомогенно, подчиняется логике угрозы, фанатично и проективно. Рассмотрим эти характеристики подробнее.
1. Ксенофобическое мышление опирается на логику повседневного мышления и поэтому, в соответствии с взглядами Альфреда Шютца, негомогенно (Шютц, 2003). Во-первых, это означает, что знания об окружающем мире у отдельного человека лишь частично организованы и систематизированы и поэтому некогерентны ко всей существующей системе знаний. Это динамическая характеристика, которая изменяется вместе с развитием личности и с ситуацией.
Во-вторых, эти знания лишь частично ясны, так как редкий человек стремится к полному пониманию отношений в своем мире и общих принципов, им управляющих. Обычно различные сегменты знаний отличаются разной степенью ясности. Естественно наибольшее понимание достигается человеком в отношении той группы, к которой он принадлежит.
В-третьих, это знание не свободно от противоречий и поэтому непоследовательно. Нередко одинаково значимыми считаются утверждения, фактически несовместимые друг с другом, и люди не замечают изменений, происходящих при переходе из одной сферы отношений в другую.
Образование позволяет в той или иной степени снять недостатки повседневного мышления, и это одна из существенных причин, определяющих мощное позитивное влияние фактора образования на профилактику и преодоление ксенофобического мышления. Так, в наших исследованиях респонденты с высшим образованием по сравнению с мало образованными людьми оказались существенно менее предрасположенными к формированию ксенофобских установок (Солдатова, Кричевец, Филилеева, 2004).
2. Ксенофобическое мышление подчиняется логике угрозы и законам страха. Ксенофоб не чувствует себя в безопасности, он живет с ощущением угрозы. Но его страхи основаны не на реальных причинах, а на иррациональных импульсах. Ощущение угрозы и страх деформируют его восприятие реальности. Ксенофоб опирается не на факты и доказательства, а на подозрения, на собственные проекции тревог и страхов, на приписывание другим мотивов злого умысла, враждебности и разрушения. Поэтому, рационализируя окружающий мир, ксенофоб объясняет и структурирует его в рамках железной логики «своих» и «чужих», которая неизбежно приводит к поискам врага. Ксенофоб обычно считает, что в проблемах, которые у нас возникают, виноваты конкретные люди, группы или внешние обстоятельства. В этом смысле ксенофобическое мышление можно назвать конкретным.
Психопатологическое состояние общества, в котором широко распространена ксенофобия, получило название социальной паранойи. Психолог Дж. Сорвер-Фонер считает, что при определенной интенсивности психопатологических процессов на бессознательном уровне отбираются личности или группы, на которые проецируется все то, что социальный параноик считает для себя нежелательным. Его заблуждения направлены, в первую очередь, на тех, кого легко идентифицировать как чужаков (Sarwer-Foner, 1979). В этом случае неконтролируемый страх выступает причиной утраты связей с реальностью, люди становятся неспособными воспринимать и анализировать то, что не подтверждает их проекций.
3. Ксенофобическое мышление фанатично. Ксенофоба можно отнести к типу людей, которых Александр Асмолов выделил в категорию «обыкновенных фанатиков». У этих людей предрассудок превращается в стержневой мотив личности, в жизненную программу поведения. Они воспринимают себя как орудие неких высших сил, избранное для противодействия «чужим», инакомыслящим, которых оценивают как средоточье всех зол человечества и как виновников своих личных катастроф (Асмолов, 2002).
Для ксенофоба характерно двухполюсное восприятие мира: «черное—белое», «добро—зло», «свет—тьма», «реальность—иллюзия» и т.д. Например, в соответствии с этой логикой все, что думает ксенофоб, ему кажется ближе к полюсу истины, а все, что думает его оппонент, — к полюсу лжи. Для ксенофоба характерна глубокая убежденность в своей правоте, единственности разделяемой картины мира или ситуации. Противоречащие этому данные либо игнорируются, либо объявляются подделкой, либо воспринимаются как ложные, измышленные противниками. Субъективно это состояние переживается как борьба истины с ложью, в эмоциональной сфере доминирует чувство высокой собственной значимости, подозрительность, тревога, страх, злоба.
Ксенофоб видит четкую границу между нормой и патологией. Он стремится к «норме», к усредненному представлению о человеке, когда все выходящее за пределы привычного вызывает чувство неприятия, протеста, отвращения. Усредняя окружающий мир, ксенофоб обкрадывает себя. Эрих Фромм называл это патологией нормальности, когда человек усиленно старается быть таким, как большинство, то есть, соответствовать общепринятым нормам. По мнению Фромма, такая позиция патологична, ибо жестко ограничивает социокультурное пространство человека и мешает его самореализации (Фромм, 1999).
Что может стать с обществом, в котором политическая власть достается не достойнейшим или просто лучшим, а самым «средним» людям? Например, таким, у которых все биологические, физиологические, социальные и психологические показатели совпадают со среднестатистическими данными? С юмором, но драматически такую возможную ситуацию описал в одном из своих рассказов известный американский фантаст Уильям Тенн. После ядерной войны, когда жители Земли мечтали о стабильности, президентом Америки становится некий человек, все без исключения показатели и характеристики которого, а также и всех членов его семьи, совпадают со средними цифрами для граждан этой страны. Постепенно вся Америка начинает петь гимн «усредненности», и мифологический «средний» человек получает абсолютную власть и воцаряется на века. В результате такого правления восстанавливается всеобщее единообразие даже в строении скелета, чертах лица и пигментации кожи, не говоря уж об умственном и физическом развитии и индивидуальности. Человечество постепенно и последовательно сводится к среднеарифметическому уровню. Вся система поощрений — в учебе, спорте, на производстве — направлена на вознаграждение за самые средние показатели и на ущемление в равной мере как высших, так и низших. Развитие человечества поворачивается вспять. Когда иссякают запасы нефти, люди с полной невозмутимостью переходят на уголь. Истощив запасы угля, человек возвращается в обширные, вечно возобновляющиеся леса. В рассказе Тенна царство «человека среднего» длилось достаточно долго. В конце концов оно пало, покоренное собаками ньюфаундлендами, которые построили свою собачью цивилизацию и сначала поработили, а затем приручили человечество. Вот один из ответов на заданный вопрос: общество, стремящееся к среднему арифметическому, имеет «нулевой потенциал», кстати, этот рассказ так и называется (Тенн, 2003).
Не менее пессимистичны и переполнены мрачным юмором фантазии на эту тему Курта Воннегута. Он описывает общество, где исповедуется и закреплен законом культ равенства между людьми, причем равенства не только и не столько прав и возможностей, сколько равенства способностей каждого человека. Такое равенство достигается благодаря деятельности агентов Главного Компенсатора следующим образом: если кто-то отличается красотой, он обязан постоянно носить безобразную маску; если кто-то отличается силой, то к его телу привязываются мешочки со свинцовыми шариками, чтобы уравнять его физические способности со способностями менее спортивных граждан; если кто-то слишком умен, он обязан носить в ухе портативный радиопередатчик, который через определенные промежутки времени подает резкие звуковые сигналы, отвлекающие человека от мыслей и не дающие ему сосредоточиться (Воннегут, 1999).
4. Ксенофобическое мышление проективно. Это означает, что ксенофоб, для того чтобы справиться с тревогой и неопределенностью, возникающими в результате постоянного ощущения угрозы и опасности, будет подсознательно стремиться избавиться от собственных недостатков, неконтролируемого страха, негативных переживаний посредством перенесения (проекции) их на других людей или группы. Механизм проекции — один из центральных защитных механизмов психики. Но проекции могут быть позитивными и негативными. И именно последние — главная психологическая защита ксенофоба. Известно, что они помогают избежать прямого внутреннего контакта с нежелательными или вызывающими беспокойство психическими содержаниями, с тем, что Карл Юнг называл «Тенью». Это понятие в соответствии с одним из своих значений в концентрированном виде вмещает все отрицательное, неприемлемое, отвергаемое для собственной личности или группы (Yung, 1977). Реализация механизма негативной проекции — это способ защититься от теневых аспектов своего «Я». Психологическая альтернатива «Мы—Они» канализирует проекцию «Тени»: «Тень» ксенофоба, как правило, падает на отвергаемых «чужих», помогая формированию образа врага. Юнг подчеркивал, что само существование врага, на которого можно свалить все зло, — огромное облегчение для нашей совести, основа компенсирующего чувства идеализма. И в этом случае можно быть совершенно уверенным, что причина бед находится вовне, а не в нас самих (Yung, 1977).
В каком возрасте закладываются основы ксенофобического мышления? Когда человек наиболее чувствителен к восприятию ксенофобической идеологии? Наши исследования онтогенеза альтернативы «мы—они» дают некоторые ответы на эти вопросы.
Полученные данные показали, что категория «мы» для детей в возрасте от 5 до 15 лет выступает аутентичной точкой отсчета. В дошкольном возрасте в нее попадает все известное, знакомое, испытанное, причем, объекты «мы» окрашены не только позитивно, но и негативно. «Они» — это весь остальной незнакомый мир, про который дошкольнику трудно сказать что-то конкретное и эмоционально определенное. По мере расширения «известной» части мира некоторые объекты из «они» переходят в «мы», категория «мы» увеличивается, включая в себя все то новое, с чем ребенок сталкивается в процессе познания мира.
Расширение категории «мы» продолжается на протяжении младшего и среднего школьного возраста. В среднем школьном возрасте к «своим» ребенок относит максимальное количество объектов. Соответственно группа «они» значительно сокращается в объеме. Именно в этом возрасте категории «мы» и «они» начинают приобретать когнитивную структурированность и эмоциональную определенность: категории содержательно наполнены и уже эмоционально противопоставлены друг другу: «мы», главным образом, окрашена позитивно, «они» — чаще негативно.
У старших школьников категория «мы» еще больше сужается и приобретает «элитарный» характер. Подросток активно ищет «своих». Происходит отсортировка, и теперь в «мы» входят, главным образом, люди и социальные группы, которые являются для подростка референтными. «Они», напротив, начинает увеличиваться в размерах. Но если у дошкольников «они» — всеобъемлюща, то у подростков это содержательно и эмоционально очень определенная категория. «Они» — уже не тайна за семью печатями. Это сложный, интересный и небезопасный мир. Эмоциональный дисбаланс между категориями достигает в этом возрасте своего пика. В соответствии со свойственным подросткам максимализмом, «мы» превращается у них в однозначно позитивную категорию, «они» — в негативную и частично амбивалентную (Солдатова, Макарчук, Семенова, 2004). Это также подтверждают данные нашего мониторинга толерантности, социального доверия и ксенофобии, в соответствии с результатами которого старшие школьники — наименее толерантная и наиболее склонная к ксенофобическим установкам часть нашего общества (Солдатова, Кричевец, Филилеева, 2004).
В соответствии с полученными данными средний и старший школьный возраст есть тот период в развитии подростка, когда усиливается эмоциональный дисбаланс между ведущими категориями, определяющими социальный порядок в мире, происходит фиксация альтернативы «мы—они» и вырабатываются стратегии поведения с «чужими». Именно в этот период определяется вектор ксенофобического мышления и закладываются его основы. Средний и старший подростковый возраст являются той демаркационной линией, перейдя которую часть наших сограждан так или иначе попадает во власть жесткой альтернативы «мы—они» и ксенофобических установок.
Опыт разных стран показывает, что соответствующим образом построенное образование является важнейшим фактором, который позволяет направить большую часть подростков по пути непредубежденности и открытости миру. Развитие мировоззрения, в основе которого лежит осознание общности человечества и формирование отношения к «другому» не как к «чуждому», а как к «ближнему» — главный шаг по пути преодоления ксенофобии и насилия в нашем обществе. Именно эту цель преследуют разрабатываемые нами гуманитарные психологические технологии. И хотя начинать профилактику ксенофобии необходимо и эволюционно выигрышно для человечества на самых ранних этапах развития ребенка, основное внимание следует уделять детям среднего и старшего школьного возраста. Наши исследования показали, что именно в этом возрасте происходит формирование ксенофобических установок. Кроме того, на протяжении нескольких лет в нашей научной и практической деятельности по разработке гуманитарных психологических технологий мы получали постоянные доказательства того, что ксенофобические установки имеют наибольший потенциал позитивного изменения. Именно по этой причине, разрабатывая тренинг по профилактике ксенофобии, мы сосредоточили наше внимание на подростковом возрасте (Солдатова, Макарчук, 2004).
#
Возраст ксенофобии — это возраст человечества. Объекты ксенофобии меняются от эпохи к эпохе, от страны к стране, но ее психологический механизм — альтернатива «мы—они» — остается универсальным и, похоже, продолжает работать по доисторическим примитивным схемам. В то же время этологическая и социобиологическая основа этой альтернативы сегодня уже в значительной степени утрачена. Современное человеческое общество трудно и драматично приходит к такому очевидному, но тем не менее лишь постепенно становящемуся осознанным представлению о том, что все человеческие расы, народы и племена состоят из существ одного вида. Именно это вселяет в нас оптимизм, когда мы говорим о возможности преодоления ксенофобии.
Речь об этом заходит потому, что ксенофобия нередко превращается в социально опасный психологический феномен: когда различия между людьми сами по себе начинают восприниматься как проблема, когда этих различий боятся — тогда «чужие» из «других» превращаются в «чуждых», вызывают страх и воспринимаются как угроза нашей позитивной идентичности и привычному образу жизни. Страх порождает неприязнь, которая может перейти в ненависть и враждебность. И тогда психологический механизм «Мы—Они» активизируется в полной мере и определяет формирование негативных стереотипов и предрассудков, отталкивающих образов врага, разных форм дискриминации, становится причиной «охоты на ведьм» и поисков «козлов отпущения».
Именно осознание ксенофобии как социально опасного феномена определило ее место в ряду наиболее актуальных проблем современного мира. Международные общественные организации пытаются привлечь внимание ученых и мировой общественности к проблеме роста ксенофобских установок. Одним из последних документов международного уровня, прямо затрагивающих эту тему, является Декларация о ликвидации всех форм расовой дискриминации, принятая в 2001 г. в Дурбане (Южная Африка) на Всемирной конференции по борьбе против расизма, расовой дискриминации, ксенофобии и связанной с ними нетерпимости. В этом документе ксенофобия рассматривается в ее различных проявлениях как один из основных источников современного расизма и одна из форм дискриминации. В Декларации констатируется, что, несмотря на усилия международного сообщества, главные цели трех десятилетий борьбы против расизма и расовой дискриминации не были достигнуты, и бесчисленное множество людей поныне остаются жертвами различных форм расизма, расовой дискриминации, ксенофобии и связанной с ними интолерантности.
Ксенофобия действует и на уровне личности и групп, и на уровне обществ и целых государств. Это важный психологический мотив конфликтов и войн, а также удобное орудие манипуляции, которым успешно пользуются националистические движения. Ее психологическая функция — защита от «других», которая может выражаться в стремлении к полной или частичной изоляции, в предрассудках, дискриминации, насилии.
Ксенофобия как ржавчина разъедает межличностные отношения и негативно влияет на личность. Мало того, что чувство страха, лежащее в основе ксенофобии, уже само по себе разрушительно для личности, неприязнь, которую оно порождает по отношению к чужакам, имеет тенденцию к генерализации — распространению на представителей других групп. Социальными психологами открыта одна из закономерностей межгруппового восприятия: существование негативных стереотипов по отношению к какой-либо группе значительно повышает вероятность наличия негативных стереотипов и по отношению к другим группам.
Выполняя функцию изоляции, ксенофобия мешает развитию конструктивного межкультурного диалога и тормозит прогресс человечества. Ее проявления чреваты насилием, конфликтами, конфронтациями, терроризмом. Здесь нас должны чрезвычайно беспокоить не только беспощадные террористические акты (Нью-Йорк, Кашмир, Иерусалим, Москва), но и войны, которых, к сожалению, в современном мире не стало меньше. Начиная с 1980—го года, и уже в новом тысячелетии были или еще идут войны почти в 30 странах мира. Особенно тревожит, что свыше 90% погибающих на этих войнах — гражданское мирное население.
После Второй мировой войны психологи, как и все остальное человечество, были ошеломлены ее последствиями. Осознание ответственности за результаты разрушительной деятельности людей и стремление исследовать ее побудительные причины, а также стремление осмыслить ужасный опыт человечества стали решающей мотивацией исследований авторитарности Теодором Адорно и его коллегами (Adorno et al., 1950), предубеждений — Гордоном Олпортом (Allport, 1954), конформизма — Соломоном Ашем (Asch, 1955), человеческой деструктивности — Эрихом Фроммом (Fromm, 1973). Результаты этих эпохальных психологических работ заставили задуматься не одно поколение жителей Земли.
В начале третьего тысячелетия, когда появляется все больше поводов для беспокойства за будущее человечества, профессиональный и человеческий долг представителей гуманитарных профессий — пытаться решать реальные проблемы взаимоотношений между людьми и всеми средствами своих наук стремиться к достижению мира на Земле. Проблема природы человека, желание разгадать которую всегда было свойственно гуманитарным наукам, в XX столетии слилась с проблемой межчеловеческих отношений. В результате в контексте жесткой реальности XXI века исследование и профилактика социально опасных форм ксенофобии вышли на первый план и должны открывать перечень самых актуальных научных и практических задач современной психологии.
Какова же в обществе доля людей, о которых можно сказать, что они предрасположены к ксенофобии? Для того чтобы попытаться ответить на этот вопрос, обратимся к сфере межэтнических отношений. Именно здесь ксенофобия обретает наиболее законченное и нередко драматическое выражение, в связи с чем и является одной из центральных тем эмпирических исследований.
Представим некоторые результаты проведенных нами в середине 1990—х гг. в различных регионах Российской Федерации исследований этнической идентичности, включающих изучение ксенофобических установок в межэтнических отношениях у представителей различных национальностей (Солдатова, 1998). На первый взгляд, они достаточно оптимистичны: число людей, позитивно настроенных на межэтническое взаимодействие в разных этнических группах, практически не опускалось ниже 70%, а в группе русских превышало 80%. Но отметим, что значительная часть этих людей была настроена амбивалентно, то есть одновременно с позитивными установками они продемонстрировали также и негативные. Кроме того, нельзя забывать о социальной желательности выбора «позитивной» позиции. И все же с большинством картина более-менее ясна — оно предпочло выбор «психологической нормы многообразия». Но что же продемонстрировала оставшаяся часть наших респондентов — 20—30% от всей выборки?
По нашим данным число интолерантных этнофобов с отчетливой негативной установкой на межэтническое взаимодействие (не стремящихся к развитию позитивных отношений с «чужими», отличающихся этнической нетерпимостью и убежденностью в превосходстве своего народа над другими, являющихся ревностными хранителями своей культуры, готовыми любыми способами отстаивать права своего народа) в разных этнических группах колебалось в пределах 5—10%. История свидетельствует, что десятой или даже двадцатой части общества достаточно, чтобы «раскачать лодку». Ведь эта часть населения демонстрирует активные поведенческие установки и оказывает значительное влияние на группу так называемых «пассивных националов-этнофобов» — лиц, демонстрирующих высокую подверженность ксенофобской идеологии. В наших исследованиях их число в разных этнических группах колебалось от 12 до 28%. В условиях конфликтной социальной ситуации большинство представителей этой группы скорее всего поддержит «активных этнофобов». Кроме того, существует закономерность: число таких лиц растет в зависимости от уровня социальной напряженности в обществе (Солдатова, 1998). Если объединить «активных» и «пассивных» этнофобов, то в целом можно говорить, как минимум, о пятой части общества, которая, несмотря на диктат социальной желательности, не постеснялась открыто выразить свои негативные установки на межэтническое взаимодействие. Негативного влияния таких групп людей на отношения в обществе уже нельзя недооценивать.
Вполне вероятно, что эти цифры в условиях кризисной ситуации и высокого уровня социальной напряженности в обществе в разных культурах будут колебаться в тех же пределах. Когда Эрих Фромм в 1931 году проводил свое исследование авторитарной личности среди представителей рабочего класса Германии, число респондентов с авторитарным характером, одной из главных особенностей которого являлась предубежденность и ксенофобия, также не превышало 7—10%, а около 70% опрошенных продемонстрировали высокую амбивалентность. Эти данные легли в основу сделанного Фроммом задолго до прихода Гитлера к власти вывода о том, что рабочий класс Германии в большинстве своем не будет противодействовать правым силам и установлению в стране диктаторского режима (Фромм, 1999).
В современной научной литературе непростительно мало внимания уделяется собственно проблемам ксенофобии. В России авторы подавляющего большинства публицистических статей на эту тему — журналисты. И все же, несмотря на то, что эта проблема не обозначена как проблема ксенофобии, именно ее исследованию посвящены многочисленные работы по изучению предубеждений, предрассудков, негативных установок и стереотипов по отношению к различным этническим, религиозным и социальным группам, работы по проблемам войны и мира, формированию образа врага.
Итак, речь идет о тревожащих человечество проявлениях ксенофобии — предрассудках, ненависти, враждебности. Однако, чтобы разобраться в этом феномене, необходимо понимать, что он сложен и противоречив и является результатом многих факторов: биологического, психологического, культурного, социально-политического, экономического. Поэтому, рассматривая возможности профилактической работы по преодолению ксенофобии, важно учитывать, помимо психологического, самые различные аспекты и факторы.
В то же время, исследуя данный феномен с точки зрения психологии, мы видим, что его полное понимание невозможно с позиции только психологии личности, социальной психологии или психоанализа. Поэтому для разработки эффективных психологических технологий по профилактике ксенофобии необходим не только междисциплинарный подход, но и сочетание различных уровней и подходов психологической науки.
Приведем несколько примеров, иллюстрирующих сложность и противоречивость психологической сути феномена ксенофобии.
Например, мы исходим из того, что ксенофобия — это социально опасный феномен. Но ведь ксенофобия — также одна из форм психологической защиты индивида и группы в непредсказуемом и опасном мире, которая вписана в формулу выживания человечества и неоднократно на протяжении его истории подтверждала свою эволюционную значимость. Поэтому мы не должны забывать о том минимуме закрытости по отношению «к другим», который жизненно необходим каждому для сохранения своего «Я» и не позволяет человеку раствориться в окружающем мире.
Важно также помнить, что идеология «своего» и «чужого» — это образ нашей жизни. Она всепроникающа и привычна. Очевидно, что чужое — обязательное и необходимое условие своего. Виктор Каган справедливо считает, что отмирание альтернативы «мы—они», «свое—чужое» поставит человечество в крайне затруднительное положение — «свое» без «чужого» умирает. Исчезновение альтернативы невозможно, но возможно ее перенос на других «Они», например, если у человечества появится общий враг (инопланетяне, вышедшие из-под контроля машины и т.д.) (Каган, 2004). Кроме того, важно осознавать, что диалектика своего и чужого может быть конфликтна, а может обладать той необходимой степенью напряженности, без которой невозможно развитие. Поэтому разработка технологий должна опираться на непростую диалектику процессов идентификации и дифференциации с миром и с другими, имеющими свои закономерности и особенности как на личностном, так и на групповом уровнях.
Анализ инцидентов, связанных с ксенофобией, и исследования этого феномена показали, что он, как правило, избирателен и конкретен. Поэтому ксенофобия — это страх и неприязнь по отношению к определенным группам людей. Объекты ксенофобии зависят от исторического времени и культурного пространства. В каждой стране можно отыскать любимый объект ксенофобии. Причем представители отвергаемой группы не обязательно резко отличаются своими культурными особенностями или принадлежат другой расе. Например, в Южно-Африканской Республике, где свыше 70% населения африканцы, ксенофобия главным образом «черного цвета». Анализ ситуаций, связанных с ксенофобией и описанных в средствах массовой информации этой страны, показал, что она направлена против черных мигрантов и беженцев из других африканских стран.
Социальная ситуация меняет объекты ксенофобии, но пока еще не было случая, чтобы она отменила их вовсе. В запасе у человечества всегда есть всеобщие «дежурные» ксенофобические объекты, например, люди другой расы, евреи, мигранты. Поэтому очень важно учитывать взаимосвязь универсальных психологических механизмов ксенофобии и конкретность ее объектов, то есть работу и трансформацию этих механизмов в социально-историческом контексте и в актуальной жизненной ситуации.
Противоречивость и сложность феномена ксенофобии определяется также непростой сутью чувства страха, лежащего в его основе. Известно, что страх — одна из базовых человеческих эмоций, определившая выживание человека в мире, полном опасностей, мобилизующая его на защиту от внешней угрозы. Страх нельзя всегда оценивать негативно. Это не изъян, а проявление ценной душевной способности, которая перерастает в болезнь, лишь сбившись с пути (Келер, 2003). Страх, как правило, основан на реальной опасности или угрозе, и этим он отличается от фобий.
Термин «фобия» происходит от имени греческого бога страха Фобоса, которого древние греки изображали на своих щитах для устрашения врагов. Фобия — это скрытый, неосознанный страх, питающийся иррациональными импульсами. Ксенофобия относится к числу социальных фобий, для которых характерен иррациональный страх при взаимодействии с другими людьми, иррациональный потому, что он всегда несоразмерно больше, чем существующая реальная опасность.
Для ксенофоба фактор угрозы имеет первостепенное значение: мир опасен, он населен враждебными странами, народами, группами и людьми. В нашем исследовании мы обнаружили, что чем в большей безопасности ощущают себя люди, тем меньше чуждых и опасных групп они находят в окружающем их мире. А рост ощущения угрозы существенно сжимает безопасное социальное пространство человека, в лучшем случае, до размеров его семьи (Солдатова и др., 2004).
Столкновение с непонятным вызывает замешательство и смятение, мгновенно возникает желание справиться с мучительным состоянием неопределенности. Смутное ощущение угрозы заставляет человека рационализировать окружающий мир. Основное правило: любое объяснение лучше его отсутствия. Выбор чужих — это рационализация иррационального страха, лежащего в основе ксенофобии. Непонятному и тревожащему находятся правдоподобные толкования.
Р. Лазарус в своей концепции стресса придавал большое значение понятию угрозы, рассматривая ее как предвосхищение человеком возможных опасных последствий воздействующей на него ситуации (Лазарус, 1970). Уолтер и Куки Стефаны, рассматривая страх и тревогу как основу возникновения предубеждений, предложили комплексную теорию угрозы, объясняющую многие проблемы межгрупповых отношений. В предлагаемой ими базовой модели рассматриваются три вида страхов: 1) страх утраты физического или материального благополучия группы или ее членов (возникает в результате реальной угрозы со стороны Они-групп: конфликтов, захвата территории, войн, репрессий); 2) страх разрушения ценностей, норм, стандартов, традиций, убеждений, установок (возникает в результате символической угрозы со стороны Они-групп); 3) страх негативных последствий и ожиданий для личности и для группы (возникает в результате угроз в форме межгрупповой тревожности и в форме негативных стереотипов) (Stephan, Stephan, 2000). По мнению Стефанов, сильная идентификация с группой повышает чувствительность ко всем четырем типам угроз. В свою очередь угроза порождает защитные действия, реакции и импульсы, обладающие теми же характеристиками, которые обычно приписываются эмоциональным состояниям.
Определенность ксенофобии, о которой мы говорили выше, выражается в персонификации объектов страха — ими становятся конкретные люди или группы. Это происходит потому, что «страх жаждет воплотиться», как писал Лотман, анализируя «охоту на ведьм» в средние века (Лотман, 1994). Трудно не согласиться с В. Каганом, что психологически это предельно точно, ибо «свободно плавающие» страх и тревога часто непереносимы для человека. Воплощенный страх становится понятным, и легче искать способы борьбы с ним. А защитой от него становится ксенофобическая агрессия на разных уровнях — индивидуальном, групповом, культурном, политическом (Каган, 2004). В результате ксенофобия персонифицируется: объектами страха становятся конкретные люди или группы.
Посредством персонификации страх рационализируется, а агрессия канализируется: всегда находятся «козлы отпущения» и враги. Похоже, что их поиск — это одно из любимых занятий человека во все времена. У древних евреев «козлами отпущения» были настоящие животные. В специальные «дни искупления» священнослужитель приводил на главную площадь старого козла, на которого каждый член общины возлагал свои грехи. После этой психотерапевтической процедуры отягощенный людскими грехами козел изгонялся в пустыню. В древних Афинах ту же функцию выполняли фармаки — рабы, которых в дни бедствий или войн водили по городу в качестве бесплатного и безответного объекта для всех возможных форм оскорблений и издевательств. Затем происходила церемония избавления от фармака. Это жертвоприношение умиротворяло и объединяло афинян.
В средние века, а также в начале нового времени поиск «козлов отпущения» приобрел чудовищный размах в форме печально известной «охоты на ведьм». Она длилась несколько столетий — с середины XVI до XVIII века и проходила наиболее интенсивно в Германских государствах, Швейцарии, Франции и Шотландии. По самым скромным подсчетам «охота на ведьм» унесла от 60 до 100 тысяч жизней. Важным фактором распространения ведовской истерии послужили демонологические ученые трактаты — разъяснения о существовании дьявольских сил, виновных в различных бедах и несчастьях (неурожаях, войнах, эпидемиях и др.), доказательства их реальности и подробные инструкции по поиску и искоренению ведьм. Самыми известными знатоками ведьмовского мира были признаны монахи-доминиканцы Якоб Шпренгер и Генрих Инститорис, написавшие в 1487 году по поручению папы Иннокентия VIII знаменитый трактат «Молот ведьм». Этот трактат, несколько столетий инициировавший и регламентировавший ведовские судебные процессы, сыграл большую роль в том, что подавляющей частью жертв охоты на ведьм стали женщины. Ответ на вопрос, почему женщины более склонны к колдовству, помещенный в начале трактата, проникнут убежденным женоненавистничеством и однозначно задает вектор поиска главных врагов и источников бед человечества (Шпренгер, Инститорис, 2001).
В современном обществе «козлами отпущения» часто становятся мигранты, пытающиеся адаптироваться в чужом городе. На них обыватель сваливает свои беды и неудачи. Ритуалы очистительной и искупительной жертвы и смещения агрессии давно изменились, но психологическая суть осталась прежней — мы ищем виновных, чтобы справиться со страхами, чувством неудовлетворенности и собственной неполноценности. А тот, кто виноват, и есть враг. «Козлами отпущения» в расчете на безнаказанное отпущение грехов выбирают слабых, тех, кто не может за себя постоять и дать отпор.
В период советской власти существование ксенофобии санкционировалось официальной идеологией. Советский Союз и советское общество были провозглашены высшим достижением человеческой мысли и практики, носителями идеалов, к которым должны стремиться все народы и культуры. Социолог А. Малашенко подчеркивает, что в этом коренилась фундаментальная основа общей Ксенофобии с большой буквы, сакрализовавшая отторжение любого культурного, социального, духовного компонента, не соответствующего советскому стандарту. В официальной советской ксенофобии возникли специфические направления: религиозная фобия в виде атеизма; социальная фобия, выразившаяся в сталинской идее об обострении классовой борьбы, и этнофобии, в частности, антисемитизм. На бытовом уровне объектами этнофобии, помимо евреев, стали жители Средней Азии и Кавказа (Простой советский человек, 1998; Малашенко, 1999).
Несовершенство российского общества продолжает стимулировать существование ксенофобий. Кого опасается и в ком видит врага современный россиянин? Проводимый нами мониторинг толерантности, социального доверия и ксенофобии позволяет получить некоторые ответы на этот вопрос. В частности, оказалось, что помимо этнических и религиозных групп, причем, значительно обгоняя их, на первый план выходят «стигматизированные чужие»: больные, обездоленные, уязвимые группы населения. Лидируют в этом списке наркоманы, бомжи, гомосексуалисты, проститутки, больные СПИДом, психически неполноценные.
Исследования показывают, что на выбор объектов ксенофобии оказывают большое влияние пол, возраст, уровень образования людей, а также различные социальные ситуации и уровень напряженности в обществе. Например, под влиянием травматических социальных событий (захват заложников на мюзикле «Норд-Ост» в октябре 2002 г., террористический акт в Беслане в сентябре 2004 г.), среди чуждых групп на первое место вышли этнические и религиозные группы. В относительно спокойной социальной ситуации главным объектом ксенофобии становятся стигматизированные группы. Эти результаты, в частности, говорят о том, что отсутствие или неактуальность реалистичных угроз со стороны Они-групп не отменяет социальные фобии как таковые, но переносит акценты на символические угрозы и, соответственно, актуализирует экзистенциальные и символические страхи. Поэтому к группе «дежурных» ксенофобических объектов мы можем добавить стигматизированные группы. Межкультурные исторические сравнения показывают, что в этом смысле мир изменился мало. Если во Франции XII века среди главных ксенофобических объектов были евреи, прокаженные и гомосексуалисты, то в России начала XXI века — «кавказцы», гомосексуалисты, наркоманы и больные СПИДом.
Может быть, дело все же в самой человеческой природе? Вот одна из авторитетных точек зрения на эту тему: американский антрополог Эрнст Бекер пытается объяснить отталкивающую страсть человечества к жестокости и агрессии в отношении «чужих», «других», «иных» на основе своей теории «преодоления ужаса» (Becker, 1973). Разрабатывая ее, он опирался на психоанализ Зигмунда Фрейда, а также на работы его ученика, известного американского психолога Отто Ранка. Ранк считал, что все функционирование человека выражает одновременно две тенденции: тенденцию к минимизации страха жизни, вызванного неизбежной сепарацией и индивидуализацией, начинающейся с самого рождения и продолжающейся на всех жизненных этапах, и тенденцию к минимизации страха смерти, связанного с внутренним стремлением к единению, слиянию и зависимости. Бекер исходит также из работ Кьеркегора, представителя европейской постклассической философии, основоположника диалектической теологии экзистенциализма, который считал, что высокоразвитое самосознание человека основано на благоговении и ужасе — благоговении перед чудом быть живым и понимать это и ужасом из-за осознания неизбежности смерти.
Кроме того, Бекер использует известную идею о том, что человечество было бы поражено постоянным ужасом, если бы не культура и определенные верования и убеждения, призванные уменьшить страх смерти. Опираясь на все эти теории, Бекер считает, что люди строят системы убеждений, основанные на представлениях о том, что человек — ценный представитель осмысленного и упорядоченного мира. Он создает определенные социальные роли и следует им, а также выработанным нормам и ритуалам, обретает бессмертие в культурных ценностях и символах. Таким образом, люди «покупают» психологическую стабильность в обмен на коллективный отказ от восприятия хрупкости своего существования и фатальной неизбежности грядущего финала (Becker, 1973).
В рамках своей теории Бекер раскрывает психологические механизмы, лежащие в основе взаимодействия с «чужими». Один из них базируется на убеждении в том, что чужие испокон веков представляют угрозу. Существование иных верований и взглядов ставит под вопрос собственную концепцию реальности, которая в данной культуре поддерживается неким социальным соглашением. Угроза, о которой говорит Бекер, есть не что иное, как угроза собственной идентичности человека. Пошатнувшаяся вера в свою идентичность, в казавшуюся незыблемой концепцию реальности может освободить весь ужас осознания неизбежности смерти, обычно сдерживаемый культурой. Следовательно, наличие «чужих» угрожает психологическому спокойствию человека и требует принятия срочных мер для стабилизации концепции. А убежденность в бесконечной истории конфликта, взаимной ненависти и жестокости между «своими» и «чужими» и предопределенности таких отношений и в будущем оставляет очень мало места для сомнений в необходимости защиты от инородцев, иноверцев и всех иных.
На основе своей теории Бекер объясняет также психологический механизм «козла отпущения». Поскольку смерть все же неизбежна, и мучительный страх перед ней всегда остается, то он подавляется или проецируется на внешние группы, которые становятся как бы воплощением всемирного зла и несчастий. Возникает убеждение, что исправление, избавление или уничтожение этих групп способно капитально улучшить жизнь в целом (Becker, 1973).
Концепция Бекера позволяет понять психологическую подоплеку выбора в качестве чуждых групп физически и психически неполноценных, больных, социально уязвимых групп населения. Встречи с физическим уродством, с тяжело болеющим человеком, психически больным, как правило, пугают нас. Чаще всего мы избегаем таких встреч, как будто боимся заразиться. Мы бессознательно заносим этих людей в касту неприкасаемых. Именно такие люди, «ходящие по краю», живущие на грани жизни и смерти, оступившиеся, все потерявшие, обездоленные и незащищенные, ярко и недвусмысленно напоминают нам о том, что «все ходим под богом», что «от сумы и тюрьмы не зарекайся», о бренности человеческой жизни, о реальной возможности собственного физического неблагополучия, об одинаковом для всех неизбежном конце. Мы избегаем этих людей и отворачиваемся от них, отвергаем их, записываем в категорию «чужых», психологически дистанцируемся от них. Таким образом, мы пытаемся справиться с лежащим в основе стигматизации иррациональным страхом потери смысла жизни, с ужасом перед смертью, который тщательно прячем даже от самих себя.
Ксенофобическое мышление: логика угрозы и законы страха
Страх по отношению к стигматизированным «чужим» и враждебным «чужим» — это именно те формы ксенофобии, когда различия между людьми сами по себе воспринимаются как проблема и определяют вектор развития отношений в сторону дискриминации, насилия, конфликта. И именно в этих случаях мы можем говорить о ксенофобе как носителе ксенофобического мышления. В качестве его главных особенностей мы выделим следующие: оно негомогенно, подчиняется логике угрозы, фанатично и проективно. Рассмотрим эти характеристики подробнее.
1. Ксенофобическое мышление опирается на логику повседневного мышления и поэтому, в соответствии с взглядами Альфреда Шютца, негомогенно (Шютц, 2003). Во-первых, это означает, что знания об окружающем мире у отдельного человека лишь частично организованы и систематизированы и поэтому некогерентны ко всей существующей системе знаний. Это динамическая характеристика, которая изменяется вместе с развитием личности и с ситуацией.
Во-вторых, эти знания лишь частично ясны, так как редкий человек стремится к полному пониманию отношений в своем мире и общих принципов, им управляющих. Обычно различные сегменты знаний отличаются разной степенью ясности. Естественно наибольшее понимание достигается человеком в отношении той группы, к которой он принадлежит.
В-третьих, это знание не свободно от противоречий и поэтому непоследовательно. Нередко одинаково значимыми считаются утверждения, фактически несовместимые друг с другом, и люди не замечают изменений, происходящих при переходе из одной сферы отношений в другую.
Образование позволяет в той или иной степени снять недостатки повседневного мышления, и это одна из существенных причин, определяющих мощное позитивное влияние фактора образования на профилактику и преодоление ксенофобического мышления. Так, в наших исследованиях респонденты с высшим образованием по сравнению с мало образованными людьми оказались существенно менее предрасположенными к формированию ксенофобских установок (Солдатова, Кричевец, Филилеева, 2004).
2. Ксенофобическое мышление подчиняется логике угрозы и законам страха. Ксенофоб не чувствует себя в безопасности, он живет с ощущением угрозы. Но его страхи основаны не на реальных причинах, а на иррациональных импульсах. Ощущение угрозы и страх деформируют его восприятие реальности. Ксенофоб опирается не на факты и доказательства, а на подозрения, на собственные проекции тревог и страхов, на приписывание другим мотивов злого умысла, враждебности и разрушения. Поэтому, рационализируя окружающий мир, ксенофоб объясняет и структурирует его в рамках железной логики «своих» и «чужих», которая неизбежно приводит к поискам врага. Ксенофоб обычно считает, что в проблемах, которые у нас возникают, виноваты конкретные люди, группы или внешние обстоятельства. В этом смысле ксенофобическое мышление можно назвать конкретным.
Психопатологическое состояние общества, в котором широко распространена ксенофобия, получило название социальной паранойи. Психолог Дж. Сорвер-Фонер считает, что при определенной интенсивности психопатологических процессов на бессознательном уровне отбираются личности или группы, на которые проецируется все то, что социальный параноик считает для себя нежелательным. Его заблуждения направлены, в первую очередь, на тех, кого легко идентифицировать как чужаков (Sarwer-Foner, 1979). В этом случае неконтролируемый страх выступает причиной утраты связей с реальностью, люди становятся неспособными воспринимать и анализировать то, что не подтверждает их проекций.
3. Ксенофобическое мышление фанатично. Ксенофоба можно отнести к типу людей, которых Александр Асмолов выделил в категорию «обыкновенных фанатиков». У этих людей предрассудок превращается в стержневой мотив личности, в жизненную программу поведения. Они воспринимают себя как орудие неких высших сил, избранное для противодействия «чужим», инакомыслящим, которых оценивают как средоточье всех зол человечества и как виновников своих личных катастроф (Асмолов, 2002).
Для ксенофоба характерно двухполюсное восприятие мира: «черное—белое», «добро—зло», «свет—тьма», «реальность—иллюзия» и т.д. Например, в соответствии с этой логикой все, что думает ксенофоб, ему кажется ближе к полюсу истины, а все, что думает его оппонент, — к полюсу лжи. Для ксенофоба характерна глубокая убежденность в своей правоте, единственности разделяемой картины мира или ситуации. Противоречащие этому данные либо игнорируются, либо объявляются подделкой, либо воспринимаются как ложные, измышленные противниками. Субъективно это состояние переживается как борьба истины с ложью, в эмоциональной сфере доминирует чувство высокой собственной значимости, подозрительность, тревога, страх, злоба.
Ксенофоб видит четкую границу между нормой и патологией. Он стремится к «норме», к усредненному представлению о человеке, когда все выходящее за пределы привычного вызывает чувство неприятия, протеста, отвращения. Усредняя окружающий мир, ксенофоб обкрадывает себя. Эрих Фромм называл это патологией нормальности, когда человек усиленно старается быть таким, как большинство, то есть, соответствовать общепринятым нормам. По мнению Фромма, такая позиция патологична, ибо жестко ограничивает социокультурное пространство человека и мешает его самореализации (Фромм, 1999).
Что может стать с обществом, в котором политическая власть достается не достойнейшим или просто лучшим, а самым «средним» людям? Например, таким, у которых все биологические, физиологические, социальные и психологические показатели совпадают со среднестатистическими данными? С юмором, но драматически такую возможную ситуацию описал в одном из своих рассказов известный американский фантаст Уильям Тенн. После ядерной войны, когда жители Земли мечтали о стабильности, президентом Америки становится некий человек, все без исключения показатели и характеристики которого, а также и всех членов его семьи, совпадают со средними цифрами для граждан этой страны. Постепенно вся Америка начинает петь гимн «усредненности», и мифологический «средний» человек получает абсолютную власть и воцаряется на века. В результате такого правления восстанавливается всеобщее единообразие даже в строении скелета, чертах лица и пигментации кожи, не говоря уж об умственном и физическом развитии и индивидуальности. Человечество постепенно и последовательно сводится к среднеарифметическому уровню. Вся система поощрений — в учебе, спорте, на производстве — направлена на вознаграждение за самые средние показатели и на ущемление в равной мере как высших, так и низших. Развитие человечества поворачивается вспять. Когда иссякают запасы нефти, люди с полной невозмутимостью переходят на уголь. Истощив запасы угля, человек возвращается в обширные, вечно возобновляющиеся леса. В рассказе Тенна царство «человека среднего» длилось достаточно долго. В конце концов оно пало, покоренное собаками ньюфаундлендами, которые построили свою собачью цивилизацию и сначала поработили, а затем приручили человечество. Вот один из ответов на заданный вопрос: общество, стремящееся к среднему арифметическому, имеет «нулевой потенциал», кстати, этот рассказ так и называется (Тенн, 2003).
Не менее пессимистичны и переполнены мрачным юмором фантазии на эту тему Курта Воннегута. Он описывает общество, где исповедуется и закреплен законом культ равенства между людьми, причем равенства не только и не столько прав и возможностей, сколько равенства способностей каждого человека. Такое равенство достигается благодаря деятельности агентов Главного Компенсатора следующим образом: если кто-то отличается красотой, он обязан постоянно носить безобразную маску; если кто-то отличается силой, то к его телу привязываются мешочки со свинцовыми шариками, чтобы уравнять его физические способности со способностями менее спортивных граждан; если кто-то слишком умен, он обязан носить в ухе портативный радиопередатчик, который через определенные промежутки времени подает резкие звуковые сигналы, отвлекающие человека от мыслей и не дающие ему сосредоточиться (Воннегут, 1999).
4. Ксенофобическое мышление проективно. Это означает, что ксенофоб, для того чтобы справиться с тревогой и неопределенностью, возникающими в результате постоянного ощущения угрозы и опасности, будет подсознательно стремиться избавиться от собственных недостатков, неконтролируемого страха, негативных переживаний посредством перенесения (проекции) их на других людей или группы. Механизм проекции — один из центральных защитных механизмов психики. Но проекции могут быть позитивными и негативными. И именно последние — главная психологическая защита ксенофоба. Известно, что они помогают избежать прямого внутреннего контакта с нежелательными или вызывающими беспокойство психическими содержаниями, с тем, что Карл Юнг называл «Тенью». Это понятие в соответствии с одним из своих значений в концентрированном виде вмещает все отрицательное, неприемлемое, отвергаемое для собственной личности или группы (Yung, 1977). Реализация механизма негативной проекции — это способ защититься от теневых аспектов своего «Я». Психологическая альтернатива «Мы—Они» канализирует проекцию «Тени»: «Тень» ксенофоба, как правило, падает на отвергаемых «чужих», помогая формированию образа врага. Юнг подчеркивал, что само существование врага, на которого можно свалить все зло, — огромное облегчение для нашей совести, основа компенсирующего чувства идеализма. И в этом случае можно быть совершенно уверенным, что причина бед находится вовне, а не в нас самих (Yung, 1977).
В каком возрасте закладываются основы ксенофобического мышления? Когда человек наиболее чувствителен к восприятию ксенофобической идеологии? Наши исследования онтогенеза альтернативы «мы—они» дают некоторые ответы на эти вопросы.
Полученные данные показали, что категория «мы» для детей в возрасте от 5 до 15 лет выступает аутентичной точкой отсчета. В дошкольном возрасте в нее попадает все известное, знакомое, испытанное, причем, объекты «мы» окрашены не только позитивно, но и негативно. «Они» — это весь остальной незнакомый мир, про который дошкольнику трудно сказать что-то конкретное и эмоционально определенное. По мере расширения «известной» части мира некоторые объекты из «они» переходят в «мы», категория «мы» увеличивается, включая в себя все то новое, с чем ребенок сталкивается в процессе познания мира.
Расширение категории «мы» продолжается на протяжении младшего и среднего школьного возраста. В среднем школьном возрасте к «своим» ребенок относит максимальное количество объектов. Соответственно группа «они» значительно сокращается в объеме. Именно в этом возрасте категории «мы» и «они» начинают приобретать когнитивную структурированность и эмоциональную определенность: категории содержательно наполнены и уже эмоционально противопоставлены друг другу: «мы», главным образом, окрашена позитивно, «они» — чаще негативно.
У старших школьников категория «мы» еще больше сужается и приобретает «элитарный» характер. Подросток активно ищет «своих». Происходит отсортировка, и теперь в «мы» входят, главным образом, люди и социальные группы, которые являются для подростка референтными. «Они», напротив, начинает увеличиваться в размерах. Но если у дошкольников «они» — всеобъемлюща, то у подростков это содержательно и эмоционально очень определенная категория. «Они» — уже не тайна за семью печатями. Это сложный, интересный и небезопасный мир. Эмоциональный дисбаланс между категориями достигает в этом возрасте своего пика. В соответствии со свойственным подросткам максимализмом, «мы» превращается у них в однозначно позитивную категорию, «они» — в негативную и частично амбивалентную (Солдатова, Макарчук, Семенова, 2004). Это также подтверждают данные нашего мониторинга толерантности, социального доверия и ксенофобии, в соответствии с результатами которого старшие школьники — наименее толерантная и наиболее склонная к ксенофобическим установкам часть нашего общества (Солдатова, Кричевец, Филилеева, 2004).
В соответствии с полученными данными средний и старший школьный возраст есть тот период в развитии подростка, когда усиливается эмоциональный дисбаланс между ведущими категориями, определяющими социальный порядок в мире, происходит фиксация альтернативы «мы—они» и вырабатываются стратегии поведения с «чужими». Именно в этот период определяется вектор ксенофобического мышления и закладываются его основы. Средний и старший подростковый возраст являются той демаркационной линией, перейдя которую часть наших сограждан так или иначе попадает во власть жесткой альтернативы «мы—они» и ксенофобических установок.
Опыт разных стран показывает, что соответствующим образом построенное образование является важнейшим фактором, который позволяет направить большую часть подростков по пути непредубежденности и открытости миру. Развитие мировоззрения, в основе которого лежит осознание общности человечества и формирование отношения к «другому» не как к «чуждому», а как к «ближнему» — главный шаг по пути преодоления ксенофобии и насилия в нашем обществе. Именно эту цель преследуют разрабатываемые нами гуманитарные психологические технологии. И хотя начинать профилактику ксенофобии необходимо и эволюционно выигрышно для человечества на самых ранних этапах развития ребенка, основное внимание следует уделять детям среднего и старшего школьного возраста. Наши исследования показали, что именно в этом возрасте происходит формирование ксенофобических установок. Кроме того, на протяжении нескольких лет в нашей научной и практической деятельности по разработке гуманитарных психологических технологий мы получали постоянные доказательства того, что ксенофобические установки имеют наибольший потенциал позитивного изменения. Именно по этой причине, разрабатывая тренинг по профилактике ксенофобии, мы сосредоточили наше внимание на подростковом возрасте (Солдатова, Макарчук, 2004).
Более подробно об этом вопросе можно почитать в книге «Может ли другой стать другом?» Тренинг по профилактике ксенофобии.
#
Эту статью ещё не комментировали Написать комментарий